Я устала – не физически, а морально. Все эти удары причиняли боль, даже если я понимала, что на самом деле они не имели ко мне никакого отношения. Они создавали мультяшную версию меня – сеющую хаос женщину, о которой я постоянно слышала, но никогда не встречала – слишком высокая, слишком сильная, готовая-кастрировать-Годзиллу жена политика Мишель Обама. К моему ужасу, даже друзья иногда осыпали меня советами, которые я должна была передать менеджерам кампании Барака, или требовали, чтобы я успокоила их после дурных новостей обо мне, Бараке или состоянии предвыборной кампании. Когда поползли слухи о так называемой «записи со снежком», одна подруга, хорошо меня знающая, позвонила, уверенная, что это правда. Мне пришлось потратить добрых полчаса, убеждая ее, что я не превратилась в расистку, и, когда разговор закончился, я повесила трубку совершенно без сил.

Мне казалось, я не смогу все это победить, никакая вера или тяжелый труд не помогут одолеть недоброжелателей и их попытки меня скомпрометировать. Я была черной и сильной женщиной, что для некоторых людей, сохранивших определенный склад ума, означало только «злой». Это еще одно разрушительное клише, которое веками использовалось для того, чтобы вытеснить женщин, представителей меньшинств, за периметр социума, бессознательный сигнал нас не слушать.

Я действительно немного злилась, отчего мне становилось еще хуже – будто я исполняла пророчество ненавистников. Стереотипы удивительным образом могут функционировать как настоящие ловушки. Сколько «злых черных женщин» пойманы в капкан этого выражения? Когда тебя не слушают, разве ты не попытаешься говорить громче? Если тебя описывают как злую или эмоциональную, разве это не усилит твою злость и эмоциональность?

Меня измучила подлость, сбило с толку то, насколько близко к сердцу я ее принимала, и то, что я не могла от нее избавиться. Где-то в мае Республиканская партия Теннесси выпустила онлайн-видео, в котором моя фраза из Висконсина была смонтирована с видео избирателей, говорящих что-то вроде: «Господи, да я горжусь тем, что я американец, с тех пор как был ребенком». На сайте NPR появилась статья с заголовком: «Мишель Обама – полезное приобретение или головная боль?» Ниже жирным шрифтом было написано то, что, по-видимому, вызывало обо мне много споров: «Освежающе честная или слишком прямолинейная?» И: «Ее внешность – царственная или пугающая?»

Если честно, это очень обидно.

Иногда я винила во всем кампанию Барака. Я понимала, что веду себя активнее, чем супруги многих кандидатов, это делало меня более удобной мишенью для атак. Инстинктивно мне хотелось нанести ответный удар, выступить против лжи и несправедливых обобщений или заставить Барака дать какой-то комментарий, но его команда продолжала твердить, что лучше не отвечать, идти вперед и продолжать подставлять другую щеку. «Это всего лишь политика», – повторяли они, как мантру, словно мы ничего не могли с этим поделать, словно мы все переехали в новый город на новой планете под названием Политика, где не действовали обычные правила.

Каждый раз, когда настроение падало, я пережевывала унизительную мысль: я этого не хотела. Мне никогда не нравилась политика. Я оставила работу, посвятила себя кампании, а теперь я «головная боль»? Куда подевалась моя сила?

Сидя в нашей кухне в Чикаго воскресным вечером, когда Барак появился дома на одну ночь, я позволила разочарованию выплеснуться наружу.

– Мне необязательно все это делать, – сказала я ему. – Если я причиняю вред кампании, тогда зачем я там нужна?

Я объяснила, что мы с Мелиссой и Кэти уже не справлялись с объемом запросов СМИ и всей работой, которую нужно было проделывать, чтобы переезжать с места на место с нашим ограниченным бюджетом. Я не хотела ничего портить, я хотела продолжать поддерживать мужа, но у нас не хватало на это времени и ресурсов. И я устала быть беззащитной перед пристальным вниманием к своей персоне, устала быть кем-то совершенно другим.

– Я могу просто остаться дома и сидеть с детьми, если так будет лучше, – сказала я Бараку. – Я стану обычной женой, которая появляется только на больших мероприятиях и всем улыбается. Может быть, так будет проще для всех.

Барак слушал сочувственно. Я видела, что он устал, ему не терпелось подняться наверх и немного поспать. Иногда я приходила в бешенство от того, как стирались для нас границы между семейной и политической жизнью. Его дни были заполнены решением проблем за доли секунды и сотнями взаимодействий. Я не хотела быть еще одной проблемой, с которой Барак должен был бороться, но, с другой стороны, мое существование теперь полностью подчинялось ему.

– Ты гораздо больше ценность, чем головная боль, Мишель, ты должна это понимать, – грустно сказал он. – Но, если ты хочешь остановиться или притормозить, я пойму. Ты можешь делать все, что захочешь.

Он сказал мне, что я не должна чувствовать себя обязанной ему или его кампании. И если я решу продолжать, но при этом нуждаюсь в большей поддержке и ресурсах, он придумает, как их получить.

Это меня утешило, хотя и не сильно. Я все еще чувствовала себя только что избитой первоклассницей в очереди на обед.

Но на этом мы закончили и отправились спать.

Вскоре после этого в офисе Дэвида Аксельрода в Чикаго я села с ним и Валери, чтобы просмотреть видео некоторых моих публичных выступлений. Теперь я понимаю, это была попытка показать мне, какие части процесса я могу контролировать. Дэвид и Валери похвалили меня за усердную работу и за то, как эффективно мне удалось сплотить сторонников Барака. Но затем Акс приглушил звук, убрав мой голос, чтобы мы могли более внимательно посмотреть на язык тела и особенно на выражение лица.

Что я увидела? Я увидела себя, я говорила с напряжением и осуждением и никогда не расслаблялась. Я апеллировала к трудностям, с которыми сталкиваются многие американцы, а также к неравенству в школах и системе здравоохранения. Мое лицо отражало серьезность того, что я считала поставленным на карту, того, насколько важным был выбор, который предстояло сделать нашей нации.

Но все это в глазах общественности было слишком серьезно, слишком сурово – по крайней мере, для женщины. Я увидела свое лицо так, как его мог бы увидеть незнакомец, не льстя себе. Я поняла, почему оппозиция так успешно скармливала публике образ взбешенной гарпии. Это был, конечно, другой стереотип, другая ловушка. Самый простой способ проигнорировать женский голос – объявить его руганью.

Никто не критиковал Барака за то, что он казался слишком серьезным или недостаточно улыбался. Однако я была женой, а не кандидатом, от меня ждали чего-то более легкого и пушистого. Если вы еще сомневаетесь в том, как относятся к женщинам в политике, посмотрите на то, как часто Нэнси Пелоси, умного и жесткого спикера Палаты представителей, изображают мегерой, или на то, что пришлось вытерпеть Хиллари Клинтон, когда эксперты кабельных каналов и комментаторов перевирали и оборачивали против нее каждый шаг кампании. Против Хиллари безжалостно использовали ее гендер, отталкиваясь от худших стереотипов. Ее объявляли деспотом, пилой, стервой. Ее голос называли визгом, смех – ржанием. Хиллари была противницей Барака, так что я не чувствовала в тот момент к ней особенного тепла, но при этом не могла не восхищаться ее способностью встать и продолжать бороться, несмотря на мизогинию.